Особую признательность автор проекта выражает
Александру Зоричу за его
замечательные книги, полезные комментарии и за любезное разрешение
использовать некоторые материалы с его официального
сайта.
(с) Анастасия aka Jillbee, 2001
Конан и Смерть часть 32
Затем Зигфрид пригляделся и понял, что очертания новоявленного барельефа не сообразны ни Гнитайхеду, ни какому-либо другому ландшафту. Таких гор и холмов в принципе не бывает.
На поляне было совсем-совсем тихо. Королевич повременил еще немного, опасаясь рецидивов магического монолога Конана.
Но он уже догадывался, что рецидивов не случится. Зигфрид подошел к двери и остановился в пяти шагах.
Постоял. Подошел еще на четыре шага. Понял, что ближе подходить не стоило. Вернулся обратно.
Вот так. Оптимальное расстояние было подобрано.
Если бы железо двери размякло до состояния нагретого воска, если бы Конан бросился на дверь, как бодливый баран, и смог грудью пробить его толщу, одновременно сам превращаясь в это колдовское «восковое железо», то… то можно было бы если не понять, то в общих чертах представить себе, как получился барельеф, перед которым оцепенел Зигфрид.
Над поверхностью двери горбатились колени, ладони и голова Конана. В дополнение к тому кое-где выступали отдельные мелкие детали: складки рубахи, сегменты нашейного ожерелья, правое плечо и носок крючковатой туфли.
Ряд острых кромок и несколько серпообразных выемок в общую реконструкцию Конана не вписывались никак. То ли они были следами случайных возмущений, то ли обломками ребер – ведь магический шквал мог разорвать варвару грудную клетку.
Все эти детали в их целокупности и были первоначально приняты Зигфридом за горный пейзаж. Однако теперь верный гештальт был схвачен.
Варвар смотрел не прямо перед собой, а вниз, примерно в ту точку, где находились ступни Зигфрида. Соответственно, и голова его была наклонена вперед – так, что подбородок не образовывал самостоятельной детали, а почти полностью скрывался в толще железа.
Вот оно, разрешение всех диспутов. Вот он, решительный аргумент в пользу силы, а значит, и правды дракона. Слова Конана – чужие, заемные слова, истинным владельцем которых являлся Фафнир, – лишь едва-едва задели стихии Гнитайхеда, но и этого воровского прикосновения хватило, чтобы уловить далекий отголосок предсмертной творческой воли дракона и породить искуснейший симулякр.
Воплощенная сила стихий рвалась из железа к свету. Зримая, весомая, вселяющая трепет. Отвлеченные категории, судьбы мира, справедливость, будущее, честная воинская игра были смяты в воображении Зигфрида этой силой, раздавлены, перемолоты в песок. Мысли о ловле чужой памяти и вовсе вызывали недоуменное «Гы?». Неужто Ловец Стихий не запомнится всем и каждому своим искусством, своей ошеломительной властью над водой и огнем, деревом и воздухом?
С детской простотой Зигфрид вдруг подумал, что, будь он Ловцом Стихий, в первую же ночь мог он вырвать проклятую дверь вместе с кусками скалы и спасти короля Конана из узилища прежде, чем тот принялся пожирать сердце дракона. Вот это был бы настоящий подвиг!
Помедлив, Зигфрид присел на корточки и заглянул в лицо короля Конана.
Он ожидал увидеть яростный оскал или, возможно, последнюю улыбку. Улыбку освобождения плоти из узилища пещеры, души – из узилища плоти.
Ее-то он и увидел.
Стамбул – Харьков
2002 г.
